«Да не посрамим себя мы, которые не хотели переносить рабство еще прежде,.. не предадим же себя теперь добровольно и рабству, и самым страшным мучениям, которые нас ожидают, если мы живыми попадем во власть римлян!.. но мы свободны избрать славную смерть вместе со всеми, которые нам дороги.», - десятки лет поколения экскурсоводов зачитывают проникновенными, хорошо поставленными голосами слова Элазара бен Яира туристам, посещающим Масаду. О Масаде и связанных с ней событиях написаны горы литературы. Полемика, развернувшаяся в израильском обществе, фокусируется главным образом вокруг двух тем: насколько миф, сложившийся вокруг крепости соответствует описанию событий единственным имеющимся письменным источником и коллективное самоубийство с точки зрения иудейской и общечеловеческой этики. И как-то совершенно в стороне остается самый, казалось бы, важный и напрашивающийся вопрос: вопрос достоверности. Попросту говоря: а было ли в действительности пресловутое массовое самоубийство?
Единственным письменным источником является книга римского историка Иосифа Флавия «Иудейская война», описывающая драматические события антиримского восстания в Иудее (66-74 годов), приведшие к падению Иерусалима и разрушению Храма. Книга заканчивается описанием захвата римлянами крепости Масада, ставшим последним аккордом этой трагедии.
В еврейском национальном сознании эти события отпечатались главным образом благодаря разрушению Второго Храма и запрету жить в Иерусалиме и его окрестностях, сохранявшего силу сотни лет (практически вплоть до мусульманского завоевания в седьмом веке). На фоне этой трагедии падение Масады было третьестепенным эпизодом.
Интерес к крепости начался уже в двадцатом веке, с развитием сионизма. Появилась потребность в национальных мифах, опровергающих антисемитские стереотипы. Так была взята на вооружение история Масады. О ней писались поэмы, к ней совершались паломничества. Сегодня о тех временах свидетельствует надпись граффити на стенке водохранилища: «Семинар рабочей молодежи, Ревивим, 70 человек, по дороге в Хеврон, 10 января 1943».
В этом патриотическом угаре как-то незамеченной осталась личность тех людей, которые защищали Масаду. Согласно Флавию, обитатели Масады принадлежали к экстремистской секте сикариев, получивших название от кинжала («сика»), который носили под одеждой и использовали для убийства политических противников. В начале восстания сикарии захватили власть в Иерусалиме и установили в городе террористический режим, сопровождавшийся убийствами несогласных. Когда народное терпение лопнуло, сикариев изгнали из Иерусалима, они бежали в пустыню, захватили Масаду, и просидели здесь все время восстания, не принимая участия в боях и промышляя разбоем и грабежом окрестных селений. Особенно впечатляет их поход в соседний Эйн Геди, в котором они вырезали 700 детей и женщин (евреев).
Но миф он на то и миф, чтобы вести собственное существование, независящее от фактов. Когда в начале шестидесятых крупнейший израильский археолог Игаэль Ядин начал раскопки крепости, они вызвали определенное беспокойство: как-бы не обнаружилось что-то противоречащее канонической истории и могущее разрушить миф.
Но Ядин не подкачал: были найдены остатки римских осадных лагерей, осадная насыпь, брешь в стене. В одной из комнат были даже найдены черепки с именами, и на одном из них имя «бен Яир». Ядин решил, что именно в этой комнате защитники крепости бросали страшный жребий кто из них убьет остальных и торжественно окрестил ее Комнатой Жребия.
В этой бочке меда была лишь одна, зато существенная ложка дегтя: в крепости, которую осаждало несколько тысяч римлян, а защищала почти тысяча евреев, убивших себя, были найдены останки всего 28 человек, причем 25 из них не в самой крепости, а в пещере к западу от нее. Это маленькая несостыковка не смутила исследователей, которые не потрудились даже произвести радиоуглеродную датировку костей. Останки «защитников крепости» были похоронены с воинскими почестями, а несколько позднее в пещере были обнаружены свиные кости, позволяющие сделать вывод, что обитатели пещеры, по-видимому, не были евреями и не имели отношения к осажденным.
Раскопки, проводившиеся в последние годы совместной экспедицией Иерусалимского и Беер-Шевского университетов привели к еще более обескураживающим выводам: осадная насыпь, по-видимому, так никогда и не была закончена. «Брешь» в стене отличается по конфигурации от брешей пробитых римским тараном, известных в других местах, и возникла, по-видимому, в результате заимствования камней византийскими монахами для строительства Лавры, находящейся в нескольких десятках метров от западной стены.
Так было или не было?
В поисках ответа, я хочу обратиться к первоисточнику – тексту Флавия. До того, как стать римским историком Иосифом Флавием, автор «Иудейской войны» звался Йосеф бен Матитьягу и был руководителем восстания в районе Галилеи. Он командовал обороной Йодфата – первым крупным столкновением с римскими силами. Маленькая крепость продержалась 47 дней против трех римских легионов. Иосиф попал в плен, предсказал полководцу Веспасиану, что тот вскоре станет императором, сопровождал его армию в походе и был свидетелем падения и разрушения Иерусалима. Когда его предсказание неожиданным образом сбылось, Иосиф получил свободу и родовое имя Веспасиана – Флавий. Евреями Иосиф Флавий был заклеймен как предатель, а известный писатель Лион Фейхтвангер, написавший о нем знаменитую трилогию, увидел в Иосифе первого в истории космополита – человека, сумевшего подняться над предрассудками своего времени. Так или иначе, Иосиф Флавий известен прежде всего как историк, оставивший бесценные описания едва ли не наиболее драматических событий еврейской истории, сделанные очевидцем. Археологические данные подтверждают их достоверность. Почему же не принять на веру того, что Флавий пишет о Масаде? По одной простой причине: в отличии от Йодфата, Гамлы и Иерусалима, Иосиф Флавий не присутствовал при осаде Масады - в это время он был в Риме. Предположим, что ход осады он мог узнать со слов римских солдат, а подробности происшедшего внутри крепости от тех двух единственных женщин, которые, согласно его же описанию, спрятались в водопроводной яме и избежали смерти. Но поскольку в римскую эпоху еще не изобрели диктофонов, вряд ли эти женщины могли в подробностях передать ему две речи Элазара бен Яира, с которыми он обращается к осажденным, чтобы убедить их покончить с собой. Вторая из этих речей занимает шесть страниц, построена по правилам античного ораторского искусства и выдает знакомство с позднегреческой философией. Все это не очень убедительно звучит в устах фанатичного вождя экстремистской религиозной секты. Гораздо логичней предположить некий домысел автора хроники, допущенный в чисто литературных целях.
Следует помнить, что в античную эпоху исторические сочинения были в первую очередь литературными произведениями, а не научными трудами, как сегодня. Это для нас «Золотой осел» - роман, а «Записки о Галльской войне» - историческая хроника, для римлян же и Цезарь, и Апулей были писателями. По моему мнению, мы лучше сможем понять текст Флавия, если отнесемся к нему как к литературному произведению, стремящемуся к определенной цели и имеющем внутреннюю логику. Постараемся понять эту цель и увидеть эту логику.
Для римлян евреи с их теоцентризмом, с их невидимым богом оставались неразрешимой загадкой. Для них были непонятны ни побудительные причины восстания, ни то ожесточение с которым восставшие убивали римлян, друг друга, а иногда и самих себя. Да, внешней, заявленной целью «Иудейской войны» является прославление деяний покровителей Иосифа – Веспасиана и Тита Флавия, но глубинная цель иная: попытка объяснить победителям что же на самом деле произошло, а для этого нужно было рассказать о евреях и о том, что отличает их от всех других народов. С этой целью, сразу по завершении «Иудейской войны», Иосиф садится за «Иудейские древности», в которых рассказывает историю евреев от сотворения мира – это как бы предыстория Иудейской войны, оба произведения составляют части единого замысла.
Итак, закончена «Иудейская война», повествующая о страданиях народа под властью своих и чужеземных тиранов, междоусобных войнах, обреченном на поражение восстании, наконец, о падении святого города, разрушении храма, массовых жертвах и рабстве. Но, будем помнить, что перед нами, прежде всего, литературное произведение, будем помнить о сверхзадаче. По-видимому, Иосиф чувствовал потребность закончить эту мрачную хронику если не на положительной, то по крайней мере, на высокой ноте. И вот он вводит эту поражающую воображение сцену коллективного самоубийства. Все. История закончена.
Напомним, что иудаизм, освящающий жизнь во всех ее проявлениях, крайне отрицательно относился и относится к самоубийству. Финальная сцена явно рассчитана на античную аудиторию. Именно для греков и римлян самоубийство было, во многих случаях, наиболее достойным выходом. Народ, образцом которого служили Катон, бросившийся на меч, чтобы не попасть в руки победителей и Порция, проглотившая раскаленные угли, узнав о смерти мужа, должен был оценить страшное мужество тех, кто предпочел смерть рабству.
У этой истории есть и личная подоплека, связанная с ключевым эпизодом жизни автора, определившим всю его дальнейшую жизнь. После падения Йодфата, Иосиф вместе с уцелевшими защитниками города скрывается в пещере. Римляне приближаются и находящиеся в пещере решают убить себя. Иосиф произносит речь, в которой отстаивает ценность жизни и необходимость бороться за нее до последней возможности. Речь эта замечательным образом перекликается с речью бен Яира в конце книги. Обе явно написаны одним автором и представляют как бы две стороны одной монеты. Речь Иосифа не убеждает его слушателей (так же, как и первая речь бен Яира). Чтобы не осквернять себя самоубийством, они решают бросить жребий, тот на кого он упадет, убьет своего соседа, и только последний оставшийся в живых убьет самого себя. Иосиф остался одним из двух последних людей, и смог убедить своего товарища выйти и сдаться римлянам.
Благодаря этому поступку он остался жить и вошел в историю как крупнейший писатель своего времени. Из-за этого поступка он был заклеймен собственным народом как предатель.
И вот, заканчивая труд, долженствующий увековечить трагедию, свидетелем которой он стал, Иосиф, как настоящий писатель, решает вернуться еще раз в тот роковой день и выбрать другой, нереализованный в действительности сценарий (Фрейд назвал бы это сублимацией). Он перевоплощается в вождя последних защитников последней крепости, в ответ самому себе, произносит пламенную речь в защиту самоубийства и погибает, предпочтя смерть рабству. 